Неточные совпадения
— Приобретение нечестным путем, хитростью, — сказал Левин, чувствуя, что он не умеет ясно определить
черту между честным и бесчестным, — так,
как приобретение банкирских контор, — продолжал он. — Это
зло, приобретение громадных состояний без труда,
как это было при откупах, только переменило форму. Le roi est mort, vive le roi! [Король умер, да здравствует король!] Только что успели уничтожить откупа,
как явились желевные дороги, банки: тоже нажива без труда.
Его очень заинтересовали откровенно
злые взгляды Дронова, направленные на учителя. Дронов тоже изменился, как-то вдруг. Несмотря на свое уменье следить за людями, Климу всегда казалось, что люди изменяются внезапно, прыжками,
как минутная стрелка затейливых часов, которые недавно купил Варавка: постепенности в движении их минутной стрелки не было, она перепрыгивала с
черты на
черту. Так же и человек: еще вчера он был таким же,
как полгода тому назад, но сегодня вдруг в нем являлась некая новая
черта.
— Состязание жуликов. Не зря, брат, московские жулики славятся.
Как Варвару нагрели с этой идиотской закладной,
черт их души возьми! Не брезглив я, не
злой человек, а все-таки, будь моя власть, я бы половину московских жителей в Сибирь перевез, в Якутку, в Камчатку, вообще — в глухие места. Пускай там, сукины дети, жрут друг друга — оттуда в Европы никакой вопль не долетит.
—
Какой вы проницательный,
черт возьми, — тихонько проворчал Иноков, взял со стола пресс-папье — кусок мрамора с бронзовой, тонконогой женщиной на нем — и улыбнулся своей второй, мягкой улыбкой. — Замечательно проницательный, — повторил он, ощупывая пальцами бронзовую фигурку. — Убить, наверное, всякий способен, ну, и я тоже. Я — не
злой вообще, а иногда у меня в душе вспыхивает эдакий зеленый огонь, и тут уж я себе — не хозяин.
За чаем стали опять говорить о привидениях и
злых духах. Захаров все домогался,
какой черт у гольдов. Дерсу сказал, что
черт не имеет постоянного облика и часто меняет «рубашку», а на вопрос, дерется ли
черт с добрым богом Эндури, гольд пресерьезно ответил...
Посреди такого всеобщего ликования одна только Миропа Дмитриевна сидела в лодке злая-презлая, но не на мужа, за которым она ничего не заметила, а на этого старого
черта и богача Кавинина, которому она проиграла тридцать рублей, и когда ему платила, так он принял ассигнации смеясь,
как будто бы это были щепки!
В настоящие же минуты какое-то тайное предчувствие говорило ему, что он произведет довольно выгодное для себя впечатление на княгиню» было: «Она еще и прежде сего ему нравилась и казалась такой милой и такой чистенькой; прочитанное же им письмо ее к мужу окончательно утвердило его в этой мысли, и княгиня стала представляться Миклакову
как бы совершенною противоположностью ему самому: она была так добра, а он
зол; она так опрятна, а он вечно грязен; она блондинка, а он брюнет, — словом, она ангел, а он
черт».].
Очевидно, Аксинья крепко держала в своих руках женолюбивое сердце Бучинского и вполне рассчитывала на свои силы; высокая грудь, румянец во всю щеку, белая,
как молоко, шея и неистощимый запас
злого веселья заставляли Бучинского сладко жмурить глаза, и он приговаривал в веселую минуту: «От-то пышная бабенка, возьми ее
черт!» Кум не жмурил глаза и не считал нужным обнаруживать своих ощущений, но, кажется, на его долю выпала львиная часть в сердце коварной красавицы.
—
Злая баба в дому хуже
черта в лесу — да: от того хоть молитвой да крестом отойдешь, а эту и пестом не отобьешь, — проговорил Сергеич и потом, вздохнув, прибавил: — Ваша Федосья Ивановна, друг сердечной Петр Алексеич, у сердца у меня лежит. Сережка мой, може, из-за нее и погибает. Много народу видело,
как она в Галиче с ним в харчевне деньгами руководствовала.
Иван. Характер у тебя становится невыносим. Ты груба,
как прачка, и
зла,
как чёрт, которому прижали хвост. Я слишком устал для того, чтобы терпеть твои выходки, я требую покоя! Я должен беречь свои силы для детей…
Но, рассмотрев его
черты,
Не чуждые той красоты
Невыразимой, но живой,
Которой блеск печальный свой
Мысль неизменная дала,
Где всё, что есть добра и
злаВ душе, прикованной к земле,
Отражено
как на стекле,
Вздохнувши всякий бы сказал,
Что жил он меньше, чем страдал.
А теперь — знаю:
Черт жил в комнате Валерии, потому что в комнате Валерии, обернувшись книжным шкафом, стояло древо познания добра и
зла, плоды которого — «Девочки» Лухмановой, «Вокруг света на Коршуне» Станюковича, «Катакомбы» Евгении Тур, «Семейство Бор-Раменских» и целые годы журнала «Родник» я так жадно и торопливо, виновато и неудержимо пожирала, оглядываясь на дверь,
как те на Бога, но никогда не предав своего змея.
Кто-то сказал мне, что в каждом человеке есть много и очень хорошего, братского, любовного и много очень дурного, жестокого, небратского, нелюбовного и что потому,
как он расположен, один и тот же человек бывает иногда добрым,
как ангел, а иногда
злым,
как черт. И это совершенная правда.
— Вы говорите, что человек творец своего счастия.
Какой к
чёрту он творец, если достаточно больного зуба или
злой тещи, чтоб счастье его полетело вверх тормашкой? Всё зависит от случая. Случись сейчас с нами кукуевская катастрофа*, вы другое бы запели…
Отчего не убить старушонку-процентщицу — так себе, «для себя», чтоб только испытать страшную радость свободы?
Какая разница между жертвою жизнью в пользу человечества и какою-нибудь сладострастною, зверскою шуткою? Отчего невозможно для одного и того же человека изнасиловать малолетнюю племянницу г-жи Ресслих и все силы свои положить на хлопоты о детях Мармеладовой? Для чего какая-то
черта между добром и
злом, между идеалом Мадонны и идеалом содомским?
Я воспользовался первой маленькой паузой, чтобы задать тот чисто литературный вопрос, с
каким ехал еще из Москвы. В романе «Страница романа»,
как читатель припомнит, кроме длиннот и повторений в описаниях Парижа, есть еще одна странная
черта для такого даровитого и сильного писателя,
как Золя. Это личность доктора Деберля. В начале вы думаете, что автор сделает из него если не тип, то своеобразный характер. Но ожидание не оправдывается. Я и указал на такое противоречие самому
Золя.
Золя,
как я сказал уже, взял из книги только несколько
черт.
В пределе раздвоения должно выделиться и персонифицироваться другое «я» человека, его внутреннее
зло,
как черт.